cambria_1919

Это вкус весны.
И её цвет - первозданно зелёный.
Весенние зубчатые бархатные листья. Крапивные заросли, ещё не превратившиеся в жгучие джунгли, жестокие и грубые.
И стебли пока нежные, из которых ещё невозможно сделать жгуты и мешковину.

Весна, солнце, счастье, авитаминоз.
Когда так, как у нас, контрастно меняются сезоны, неповторимость и краткость каждого сезона сладка.
И в каждом сезоне бывает то, чего не купить в самых дорогих магазинах.
Весенняя крапива! Ничто так не вкусно в зелёных щах.

Считается, что в старину крапиву и прочую травку начинали класть в щи тогда, когда кончалась квашеная капуста.
Возможно.
Не и от бедности ели крапиву. Просто нравилось.
Княгиня Е.Р. Дашкова писала из своего имения:"...Здесь уже два, три дня весна... Воздух мягок, и к столу уже шесть дней подают дикий цикорий и крапиву".

Помимо крапивы, в зелёные щи шли известный всем щавель, сныть, лебеда. Каждая травка со своим вкусом, а кислота щавеля всех мирит.
Такие щи готовили дома, подавали и в ресторанах.
Скандальный нобелиат Кнут Гамсун их попробовал и сделал вывод:
"Щи - это мясной суп, не обычный непозволительно скверный мясной суп, а чудесное русское кушанье с наваром из различных сортов мяса, с яйцом, сметаной и зеленью. Собственно говоря, мне кажется, немыслимо есть что-то после щей".

Если щи со свежей или квашеной капустой варили круглый год, то зелёные были исключительно весенней радостью.
Неотделимой от прочих весенних радостей и забот.
Пушкин, правда, весны не любил. Потому он подшучивал над теми, кто с первыми весенними деньками  устремлялся поближе к природе:

Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Лёвшина  птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовёт...

"Школы Лёвшина птенцы" - это усердные хозяева, читавшие руководства по ведению дома и сельских работ, написанные В.А.Лёвшиным (1746-1826).
Этот плодовитый автор (масон, разумеется, по тогдашней моде) был крайне беден и обременён многочисленным семейством.
Потому он неустанно переводил с немецкого романы, биографии, басни и пр.

Однако прославили его сборники всеполезных сведений по домашнему хозяйству.
Названия этих руководств говорят сами за себя : "Садоводство полное", "Всеобщее и полное домоводство", "Погребщик, или Полное наставление, как обходиться с виноградными винами", "Хозяин и хозяйка" ( с немецкого в 12 томах).

Брался Лёвшин и за медицинские темы, популярные и сегодня - он составил пособие "Врач деревенский, или Благонадёжное средство лечить самому себя".
И не только себя - есть у него и "Полный русский конный лечебник".

Однако нас интересует его книжка "Русская поварня".
Это уже не компиляция из немецких источников! Это своё, исконное.
В этой книжке есть и рецепт зелёных крапивных щей, какими они вкушались в дворянских домах конце 18 века.
Готовили их так:

"Взять молодой крапивы, отварить в кипятке (разумеется, перебравши и ополоснув). Отжать и изрубить очень дробно.
Между тем варить в воде говядину или баранину кусками с прибавкою нескольких кусков ветчины.
В середине варения положить крапиву в количестве, чтобы сделалось густовато.
Для лучшего вкуса можно крапиву пообжарить в масле и посыпать мукою.
Когда поспеет, положить во щи яиц, сваренных вгустую, и каждое разрезав пополам.
Подавать, забелив сметаною".

Вот как всё скромно.
Забеливание любых щей сметаной, молоком и загущение мукой долго считалось обязательным.
Мучная заболтка из русских похлёбок и щей исчезла, считается, уже в 19 веке под влиянием французской кухни.
Потому что французы в суп муки не клали.
Они клали её в соусы.

Тем не менее, уже без заболтки, крапивные щи пережили французское кулинарное нашествие.
Спустя век после Лёвшина они очаровали норвежца Гамсуна, который тогда путешествовал по России (до его дружбы с Геббельсом было ещё очень далеко).

Сейчас - как раз пора крапивных щей.
Пока не придёт пора окрошки.

Слово - частный случай знака, мета-сигнал.
Бессмысленный звук, когда не знаешь языка.
Или море смыслов, если в курсе, что слово значит и для кого.

Спартанцы не слишком увлекались гуманитарными науками.
Они нажимали на физподготовку.
Самые немногословные из греков (которых римляне считали ботлтивыми), они и тупицами тоже не были.
Ценили мудрость и особый вид умственной гимнастики - умение вместить как можно больше смысла в наименьшее число слов.
Чем изумляли самых умелых ораторов и самых изощрённых философов.

Сократ о спартанце:
"Метнёт он, словно могучий стрелок, какое-нибудь точное изречение, краткое и сжатое, и собеседник кажется перед ним малым ребёнком".

Словом спартанцы не только  разили собеседника, но и защищали свою страну
В самом буквальном смысле.
Из немногословие - лаконичность (Спарта находится в Лаконии) - было мощным и угрожающим.
Предельно сжатая пружина.
Пугающе несгибаемая воля.
Оружие, смело разящее цель.

Когда Македония Филиппа и его сына Александра из захолустной провинции превратилась в неудержимо расширяющуюся империю (но империей, конечно, не называлась), вся Греция стала македонской, все города и царства подчинились македонцам.
Кроме Спарты.

Никаких исключений поначалу не предполагалось.
Царь Филипп, уже властитель Греции, отправил спартанцам послание с требованием сдаться.
Самим.
Испугаться и сдаться, не то хуже будет.
В его послании говорилось :"Если я захвачу Спарту силой, если сломаю её ворота и пробью тараном её стену, то беспощадно уничтожу её население".
От спартанцев пришёл ответ.
Он состоял из единственного слова
"Если".

И Филипп не стал брать Спарту.
Дело, конечно, не только в знаменитом ответе - но и не оценить его сосредоточенную мощь царь не мог.

Позже сын Филиппа Александр, завоеватель по натуре и философ по воспитанию, не мог не обратить взоры на уцелевшую Спарту.
Он тоже, как положено, отправил спартанцам ультиматум.

Вот как для детишек 18 века рассказывает эту знаменитую историю математик, профессор Морской академии Николай Курганов:
"Спартанцы на угрозительные письма царя Македонского  ответствовали двумя словами, написанными на большом листе:
"Ведь Дионисий в Коринфе".

У Курганова получилось всё же четыре слова, а не два, как у греков.
И выглядят они странно и загадочно.
Хотя Александр всё понял мгновенно.
Предельно лаконичные два слова были "вместо: вспомни ты о том, как Дионисий, за свою предерзость будучи изгнан из государства, отъехал в Коринф, где он завёл детское училище, переменя скипетр на лозу ради своего пропитания. Так-то и мы тебя до того ж приведём, ежели нам угрожать не перестанешь".

Вот что значат всего два слова.
Этот Дионисий, тиран Сиракуз, сицилийкого греческого города, потерпев поражение, оказался в бедственном положении и умер в нищете.
Правда, он-то как раз со Спартой не воевал, увлекался философией и даже пригласил ко двору великого Платона.
Также он уже в изгнании вполне приятельски встречался с отцом Александра, царём Филиппом.

Его падение, его переход от полной власти к учительской лозе, которой наказывали нерадивых школьников, казались древним очень жалкими.
Цицерон преподавание Дионисия считал не способом заработать кусок хлеба, а проявлением властолюбия, и ехидничал: "Тиран Дионисий, изгнанный из Сиракуз, в Коринфе учил малых детей - так не хотелось ему расставаться хоть с какой-то властью". Властью кого-то пороть, раз бывший тиран?

Известен и ещё один лаконичный ответ спартанцев на ультиматум Александра:"То, чего ты требуешь от нас, нет".
Чего нет?
Решения сдаться. Они не сдаюся.
Ещё чего нет? Ни богатой добычи (спартанцы не увлекались роскошью), ни славы для Александра.
Потому что свой поход царь затеял под мощным идеологическим прикрытием: он шёл на восток, чтобы отомстить персам за нападение и войну столетней давности.
А кто покрыл себя славой в битвах с персами сто лет назад?
Спартанцы.
Воюй лучше с персами, царь!

Что царь и сделал.
Повернул на Персию и далее к краю ойкумены.
И было ещё далеко до тех времён, когда Спарта пала и обезлюдела.
И когда знатные римляне, которые совершали модные в те времена туры по знаменитым местам - от пирамид до греческих долин - посещали то, что было некогда знаменитым  городом скупых на речи воинов.
Теперь город был невелик. Пастух там играл на свирели, крестьяне гнали скот на рынок.
Но тогдашние гиды ещё показывали приезжим могилу Леонида и портик, сложенный из трофеев, взятых в персидских войнах.

Ещё немного о Гончарове.
Об авторе неспешного "Обломова", о выносливом и наблюдательном путешественнике, об усердном чиновнике и спокойном, даже несколько флегматичном человеке.
Который смотрел на мир с умной, мягкой, отчасти скептической улыбкой.

Однако всякий человек устроен так сложно, что и у самых светлых и незлобивых найдутся  свои странные тени, свои  диковатые причуды, внезапно выглядывающие из потаённых уголков души.

Иван Александрович Гончаров  тоже имел свою неотвязную тень, свой пунктик.
Это всем нам известный Иван Сергеевич Тургенев.
Тоже классик.

Правда, когда писатели познакомились и начали дружески общаться, они не были ещё классиками, но оба уже начали писательскую карьеру. И мощно начали!
Тогда все авторы молодого "Современника" часто собирались за чайным столом и бесконечно говорили о жизни и литературе.

Один из таких разговоров ок. 1855 года стал роковым.
Его запомнил Гончаров.
Он потом утверждал, что рассказал Тургеневу сюжет своего будущего романа: молодой человек приезжает в сельское поместье, встречает прелестную девушку, внучку старосветской колоритной старушки. Молодой человек в девушку влюбляется, но роман не задаётся. Влюблённые расстаются. Героиня, кажется, собирается уйти в монастырь. Или выходит замуж за другого?

Вечер завершился, писатели разъехались.
А в 1858 году вышел в свет роман Тургенева "Дворянское гнездо", вызвавший восторг публики.
Гончаров, прочитав роман, пришёл в ужас - Тургенев использовал его сюжет! Он негодяй! Он плагиатор!

Надо сказать, что собственный роман на похожий сюжет (это "Обрыв") Гончаров ещё далеко не закончил, и публика его не знала.
Но гневу писателя не было предела.
Он выступил против Тургенева с обвинениями в литературной краже.
Тургенев опешил.

Надо сказать, что, несмотря на мягкость характера и светские манеры, Тургенев умудрился перессориться и разойтись со многими знакомцами молодости - и с Некрасовым, и со Львом Толстым (дело дошло до вызова на дуэль), и с Достоевским.

И вот теперь взорвался возмущением Гончаров.
Во всеуслышание он заявил:
"Не зёрнышко взял он у меня, а взял лучшие места, перлы и сыграл на своей лире; если б взял он содержание, тогда бы ничего, а он взял подробности, искры поэзии, например, всходы новой жизни на развалинах старой, историю предков, местность сада, черты моей старушки - нельзя не кипеть".

Кипение дошло до того, что сын купца Гончаров решился вызвать Тургенева на дуэль!
Тургенев, враг архаичного и нелепого обычая дуэлей (чего не скрывал и в своих произведениях), совсем не желал стреляться.
И вины своей не признал - давний разговор с Гончаровым помнил слабо, подробности тем более изгладились из памяти.
А если что-то случайно запомнилось или совпало, то неудивительно: сюжет уж очень распространённый.

Литературный мир тоже был шокирован претензиями Гончарова.
Насмешкам и пересудам не было конца.

Однако Гончаров упорно настаивал на наказании и остракизме плагиатора.
И - к барьеру!
Обескураженный и изумлённый Тургенев вместо дуэли согласился подвергнуть свои прегрешения  разбирательству третейского суда писателей.
Заседание суда состоялось в 1860 году.

Судьями стали писатели Анненков и Дружинин и критики Никитенко (кстати, близкий друг Гончарова) и Дудышкин.
Слушалось дело "Иван Гончаров против Ивана Тургенева".

Решение суда оказалось весьма разумным: никто не виноват, оба писателя крупные мастера прозы, и все совпадения в их произведениях не более чем выражение типичных коллизий тогдашней российской жизни.
Даже странно, что судьи не вспомнили, что похожий сюжет был ещё у Пушкина в "Евгении Онегине" (я называю такую распространённую сюжетную схему "приехал-уехал").

Решение третейского суда Гончарова разочаровало и обидело.
С Тургеневым он не только прервал дружеские и любые иные отношения, но даже не раскланивался при случайной встрече.

С годами уверенность в том, что Тургенев его обокрал, приобрела у Гончарова явно патологические формы.
В нём укрепилось убеждение, что Тургенев вообще все свои вещи списал у него и не только сам пользуется, но и свои приятелям - европейским писателям - сбывает гончаровские идеи.

Вот образчик его - не побоимся этого слова -  бреда:

"Если б я не пересказал своего "Обрыва" целиком и подробно Тургеневу, то не было бы на свете - ни "Дворянского гнезда",  "Накануне", "Отцов и детей" и "Дыма" в нашей литературе (это всё романы Тургенева - С,), ни "Дачи на Рейне " в немецкой ( роман немецкого писателя Бертольда Ауэрбаха) , ни "Madame Bovary" и "Education sentimentale" во французской (т.е. "Мадам Бовари" и "Воспитания чувств" Флобера - С.), а, может быть, и многих других произведений, которых я не читал и не знаю".
Даже так!

В этом дичайшем убеждении Гончаров оставался всю жизнь.
Во всех остальных отношениях он был вполне разумным и здравомыслящим человеком.

Тургенев в самом деле много общался с французскими, немецкими и английскими литераторами. Ничего ни у кого не воровал, ничего им не передавал, а в 1878 году был даже избран вице-президентом Международного конгресса литераторов в Париже.
Главной темой обсуждений конгресса (и вообще забот и тревог писателей) была проблема охраны авторского права.
Тогда только закладывались основы этого важного дела.

Но спор Тургенева и Гончарова - вообще имел ли он смысл?
И имеет ли теперь, когда существует международное законодательство по авторскому праву?

Ни малейшего!
Сюжет объектом авторского права не является.
Плагиатом признаётся полное текстуальное совпадение даже небольших фрагментов текста. И всё.
А сюжеты - кстати, их много меньше, чем писателей - каждый имеет право изложить, как умеет, как считает нужным.
Т.е. "сыграть на своей лире", что и делал Тургенев (даже если бы рассказ Гончарова произвёл на него сильное впечатление).

Иначе главным ворюгой был бы признан Шекспир.