EPISTULARUM

То и дело появляются посты о том, какими скверными стали дети.
В самолётах они визжат, в торговых центрах капризничают, на улицах орут.
Да, орут.

Но, наверное, дети всегда были таковы.

Вот в старинных фильмах они всегда ужасно противные.
Голоса у них пронзительные, шалости  скверные, но на всё это надо почему-то смотреть с умилением - "это же дети"!

Теперешние дети, кажется, более вменяемые.
И, к счастью, совсем исчезла такая категория детей, как уличные мальчишки (в Европе и Америке; страны третьего мира оставим за скобками).
А ведь всюду имелись! Парижские гамены и их собратья по всему свету.

Нет, на улицы и теперь разнообразные мальчишки выходят, но ведут себя куда приличнее, чем в старину.
Не пуляют из рогаток по птицам и фонарным лампочкам, не попрошайничают и не продают газет.
Не дразнят прохожих.

Странно представить, но раньше спокойно дразнили!
Даже расфранчённые барышни не могли придугадать реакции гаменов на их наряды: то ли пацаны будут кричать вслед "шикарная!", то ли освищут и засмеют так, что вся улица захохочет.

Стоит ли удивляться, что писатель Даниил Хармс вечно шествовал по улицам в сопровождении питерских гаменов.
И те его нещадно дразнили.
Ведь "назло неизвестно кому он ходил в гольфах (а ещё и в клетчатых брюках гольф до колена - С.), носил крахмальный высокий воротник, галстук типа пластрон и булавку в виде подковы, усыпанную синими камушками и бриллиантиками".
На голове писателя красовалась шапочка с козырьком, как у Шерлока Холмса.

Такой буржуйский прикид вызывал бурю чувств у уличных мальчишек 1930-х, и они всюду сопровождали Хармса с гоготом и улюлюканьем.
Так что понятно знаменитое изречение Хармса:
"Травить детей - это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!"

При всём при том Хармс был великолепным детским писателем.
И это тоже не удивляет.
Да, он не принадлежал к типу авторов, которые очень любят детвору и начали писать для маленьких, когда хотели развлечь собственных отпрысков или иных симпатичных им детишек.

Есть иные детские писатели.
Они и своё детство помнят отлично, и сами остались во многом детьми. С незамутнённо свежим взглядом на мир, с любовью к игре и - к непослушанию.
А вот "настоящие" дети им не нужны и даже неприятны.

Таким был Хармс.

И Марк Твен, как ни странно.
Автор "Тома Сойера" отметился ничуть не менее кровожадным мнением о детях.
В разгар общения с гостящими у него детьми (любящими племянниками, между прочим) он записал:
"Если я выживу, обязательно поставлю памятник царю Ироду".

Конечно, племянников можно было урезонить или отправить в другую комнату.
Зато с уличными мальчишками сладу не было.

Брат Чехова Михаил вспоминал:
"В Ялте за Антоном Павловичем бегали, прыгая воркруг него и хохоча, уличные мальчишки и вопили:
- Антошка-чахотка! Антошка-чахотка!"

А что Антон Павлович?
Шёл себе, "мягко улыбаясь" - не драться же с шантрапой?

Хотя надрать уши этим цветам жизни не мешало, ведь правда?

Профессор Преображенский у Булгакова, помнится, считал святым делом "возможность принять пищу там, где её принимают все нормальные люди, то есть в столовой".

Имелась в виду столовая не как точка общепита, а как специально отведённая для еды комната в квартире.

Прошло сто лет, и вот теперь мало кто из нас принимает пищу в особой комнате по соседству с гостиной (в старину у бар в гостиной перед обедом часто сервировался закусочный стол; из гостиной же парами уже следовали  в столовую, так что она располагалась поблизости).

Ненормальные мы, что ли?

Нет, столовые у нас таки имеются - но обычно они совмещены с кухней.
Этакий американский вариант привился.  Удобно же!

Профессор Преображенский с отвращением наблюдал бы такое новшество.
Кухня у него - чадное и жаркое помещение на задах квартиры, место труда и обитания людей низшего сословия.

Однако и в богатых европейских домах столовые существовали не всегда (античность оставим за скобками).

Впервые такие особые помещения упомянуты в 1630 году, но даже в конце 17 века столовые оставались редкостью даже в домах знати.

Где же ели?

Простолюдины питались прямо на кухне, а богачи в спальнях (как Айседора Дункан по версии Швондера), в передних и гостиных.

Правда, в инструкциях по этикету времён Короля-Солнце Людовика XIV всё же упоминаются столовые (salle a mange), но имеются в виду вовсе не какие-то особые помещения.
Просто рекомендуется зимой питаться "в квартире, причём  в самом тесном и тёплом уголке, наименее достижимом для свежего воздуха".
Странноватый совет, но в большинстве обширных залов зимой стояла ощутимая прохлада. Так что и этот "тёплый уголок" советовали дополнительно обогреть.
Чтобы есть с удовольствием, а не ёжиться и не лязгать зубами.

Зато летом напротив, стоило поискать местечко попрохладнее и поживописнее:
"Гостиные и галереи для этого весьма подходят, именно потому, что из них открывается вид либо на поля, либо на сады".
Террасы и эти самые сады тоже годятся для того, чтобы там поставить столы и попировать.

Раз не было постоянных столовых, то для званых обедов просто приносили в подходящие залы столы.
Их ставили углом, буквой Т или П.
Особые обеденные столы на жёстко скреплённых со столешницами ножках стали обычным делом только в эпоху рококо.
До того поступали, как в Средние века: клали на козлы прочные столешницы и монтировали конструкцию нужной длины.
Сверху клали скатерть, ниспадавшую до пола, и всё выглядело вполне импозантно.

Во главе стола восседал хозяин.
Или самый почётный гость.
Это было самое приятное место - ближе всего к камину (зимой) или к окну (летом) и дальше всего от двери.
Прочие гости располагались тоже в соответствии со значимостью - уважаемые сидели ближе к хозяину и вольготно,  "просто приятные" (вроде дальних родственников и деятелей культуры) - ближе к двери и более скученно.

Поэт и теоретик классицизма Никола Буало натерпелся на таких аристократических обедах:

Когда расселись мы вдоль тесного стола,
То между нами влезть и кошка не могла,
Дыханье затаив, мы стиснуты сидели,
Вертелись, ёрзали, вполоборота ели.

Тарелки на столах тоже красовались не всегда.
В Средние века супы подавали в мисках, а твёрдую пищу типа жаркого  -  на досках, деревянных или металлических.  Они бывали как круглыми, так и прямоугольными. Сюда же клали хлеб, чтобы вымакивать сок, который вытекал из мяса и прочего.

Первые французские тарелки были изготовлены только в 1538 году для куртуазного короля Франциска I.
Заказ его был... аж 6 штук!

Но скоро удобство тарелок оценили, и их стало много.

Посуда была в основном из металла - у богачей золотая и серебряная, у среднего класса оловянная.

Крестьяне довольствовались глиняной.
Изысканные керамические тарелки итальянской работы имелись в буфете королевы Екатерины Медичи.
Это была заграничная диковинка. Век фарфора ещё не наступил.

Тарелки сначала были только мелкие, для вторых блюд.
Только много позже появились глубокие суповые.

Италия, задававшая тон в искусстве и роскоши, и тут была впереди Франции - так что глубокие тарелки французы поначалу называли итальянскими или "мазаринками".
Это кардинал Мазарини ввёл на них моду.
До него аристократы просто пили бульоны и протёртые супчики  из  мисочек с двумя ручками.
Или ели суп из мисок, как в старину.

Ложки и ножи на столе были издавна, а вот вилку стали использовать много позже.
Сначала её оценили повара на кухне как удобное орудие - и только потом она попала на обеденный стол.
И долго оставалась редкостью.
В описи имущества королей часто можно встретить упоминание вилки в единственном числе - как личного ценного предмета для монарха.
Тогда как в сервизы, которыми пользовались гости, вилки не включали. Гости обходились и ножами да ложками.

Когда же в в моду вошли огромные плоёные кружевные воротники, для их сбережения во время еды пришлось всем учиться есть вилкой.
Но выходило это не у всех.
Королева Анна Австрийская так к вилкам и не привыкла, предпочитая брать вкусности пальчиками.

Светские ловкачи, овладевшие искусством орудовать вилками, потешались над неумехами:
"Было забавно смотреть, как они... ели вилками, ибо те, которые были не столь искусны, как другие, роняли много еды обратно на блюдо и на свою тарелку или же теряли её по пути ко рту".

Каждому, даже вполе умелому гостю, обязательно полагались для поддержания опрятности салфетки.
Их меняли через две перемены блюд. Или, если обед был не самый помпезный, перед десертом.
Салфетки выдавались всегда сложенными каким-нибудь хитрым образом.

Возникло огромное количество способов сложить салфетку.
Дворецкие знатных господ изощрялись в этом искусстве, как могли. Выдумывали фирменные формы и названия.

Но основные приёмы складывания - бастоне (сложить пополам и далее делать параллельные как можно более мелкие складки) и фризе (всё сложить маленькими квадратиками).

Салфетку можно было сложить в виде сердца, митры, креста св. Духа, петуха или курицы с цыплятами, голубка в корзине, собаки и пр.
Для постных дней рекомендовалось складывать из салфетки ракушку или какой-нибудь фрукт.

Если в доме не находилось умельца по части такого оригами из салфеток, приходилось звать экспертов.
Существовали и такие узкие специалисты! Особо был известен Вотье с улицы Сен-Мартен.

Можно теперь и самим попробовать сложить салфетку, как на королевском столе.
Вот способ, описанный в руководстве 1671 года.

Называется он "Двойная дыня" (стало быть, задуман для постных дней):

"Положите салфетку изнанкой вверх; сделайте в середине складку шириной в один дюйм и продолжайте делать такие складки сначала в одну сторону, пока до края салфетки не останется шесть или восемь дюймов, а потом в другую сторону.
Переверните и бастонируйте её по длине.
Если хотите, можете также сделать её фризе.
Подложите под неё длинную булочку и сложите под ней два конца салфетки".

Честно говоря, трудновато это представить.
Сделать тем более.

И да, чтобы конструкция из салфетки не разваливалась и выглядела объёмной, внутрь или под неё клали булочку.
Так что гость, чтобы отереть руки, ещё и вынуть эту штуку из салфетки должен был элегантно и ловко.
Великолепный век!


                                                                                                                                               

Чувства, которые люди испытывают, во все временв одни и те же: радость, скорбь, гнев, любовь, умиротворение, восторг, возмущение, удивление, ненависть, умиление, гордость и пр.
Только выражают эти чувства несколько по-разному.
В зависимости от страны и эпохи.

В мае 1798 года британский флот под командованием адмирала Горацио Нельсона наголову разбил французов при Абукире.

Возлюбленная Нельсона, жена английского посла в Неаполе Эмма Гамильтон, отреагировала на это событие во вкусе своего времени.
Нельсону об этом она написала так:

"Неистовый восторг охватывает меня.
Боже праведный! Какая победа!.. Я лишилась чувств, когда узнала о такой славной новости.
Я упала на бок и немного поранила себя, но теперь всё зажило.
Я бы даже сочла за честь умереть при таких обстоятельствах.
Нет, нет, я не умру до тех пор, покуда не увижу и не обниму победителя битвы при Ниле!"

Можно представить такое письмо любимой к военачальнику Второй мировой? Да хоть и Первой!

Но в разгар эпохи сентиментализма все более-менее значительные и волнующие эмоции было принято сопровождать обмороками.
В моде была нежная чувствительность.
В обморок падали и мужчины, а уж дамы и девицы - регулярно.
Частые обмороки героинь поражают нас в старинных книжках.

Существует мнение, что склонность к частым обморокам объясняется теснотой корсетов.

Это неверно: больше всего теряли сознание от "чувств-с" именно во времена сетиментализма, т.е. на рубеже 18-19 веков.
Когда как раз корсеты были сняты, царил культ атичной свободы, естественности и простоты.
Белые муслиновые платья-шемизы (рубашки), схваченные под грудью пояском - вот и весь наряд.

Дама в обмороке, облачённая в такое платье, очень живописно смотрелась распростёртой на диване.

Зато в чуть более раннюю эпоху рококо талии затягивали неимоверно.
Лиф платья напоминал рожок для мороженого, воткнутый в огромную пышную массу юбки на каркасе.
Свалиться без чувств в таком громоздком сооружении да ещё испортить высокую, сложную, увенчанную грудой цветов, лент и кружев причёску - какая дама пойдёт на это?
Так что никаких обмороков.

Позже, когда чувствительность и слезливость сентиментализма сменились романтизмом - загадочностью и тайными страстями - обмороки вышли из моды.
И талии снова стали узки, т.е. тесные корсеты вернулись.

Но вернёмся к влюблённой леди Гамильтон.

Если бы она видела адмирала Нельсона после битвы при Абукире, то одного обморока для выражения чувств было бы недостаточно: бедняга получил очередное ранение.
Тяжёлое. Не то что её бок, пострадавший от обморока.
С правой части головы Нельсона снесло, как лоскут, кожу; не обошлось и без серьёзного сотрясения мозга.

Это было не первое его ранение.
За год до этого адмиралу ампутировали правую руку, а правый глаз не видел с 1794 года, с корсиканской кампании.
Сам он в шутку после всех этих бед называл себя "обломки Горацио Нельсона".
Правда, повязки на глазу, с которой обычно изображают Нельсона, он не носил. Она возникла на поздних портретах. Сам Нельсон был выше таких обременительных декораций.

Эмма Гамильтон, узнав о новой ране, оставила благосклонно терпеливого мужа-дипломата и помчалась к любимому.
Она нежно ухаживала за раненым, поила его ослиным молоком (хорошо, хоть не женским - впрочем, она подражала Клеопатре, а Клеопатра именно ослиное молоко очень уважала).
Нельсона мучили головные боли и бессонница.
Чтобы он заснул, Эмма напевала ему колыбельные под звуки арфы (самый модный тогда инструмент, и одарённая Эмма его легко освоила).

Эти трогательные картины - тоже будто сцены из сентиментального романа.
Эмма сама была одной из тех, кто создаёт стиль времени. Беззаветная любовь, нежные чувства, сметающие преграды условностей.
Лёгкие античные наряды, танцы с шалью, тёмные кудри, небрежно спадающие на лоб.

Нельсон был так очарован и так вписался в этот стиль, что даже сообщил в Англию своей жене:
"Надеюсь, что в один прекрасный день я буду иметь удовольствие представить вам леди Гамильтон; она на самом деле одна из лучших женщин на свете".

Нетрудно догадаться, что Фанни Нельсон дружить с Эммой и восхищаться её достоинствами не собиралась.

Для Эммы быть в центре светского скандала было делом привычным - лишь бы её адмирал её любил.

Но скоро настали трудные времена.

Сэр Уильям Гамильтон преспокойно годами терпел роман Эммы, однако на смертном одре выкинул штуку: своё большое состояние оставил не обожаемой неверной жене, а племяннику.
Тому самому, который когда-то, будучи любовником Эммы, познакомил её с богатым дядей, чтобы разжиться у него деньгами. Эмма и разжилась - вышла за дядю замуж.

Теперь же богатое наследство получил племянник, а Эмме досталось лишь скромное содержание - 800 фунтов в год.
Чисто английский юмор обманутого мужа.

А в 1805 году погиб Нельсон.
В записной книжке он оставил что-то вроде письма для "товарища правительства" с просьбой обеспечить его любимую женщину.
Но, как водится, "товарищ правительство" эту просьбу проигнорировало.

Жить на 800 фунтов Эмма, вообще-то особа самого скромного происхождения, давно разучилась.

Пришла нужда, долги, нищета - с таких сцен и начинается знаменитый и очень трогательный фильм "Леди Гамильтон" (с прелестной Вивьен Ли).

Ходят слухи, что Уинстон Черчилль смотрел этот фильм множество раз.
Наверное, ему нравилась Вивьен Ли.
Ведь этот британец №1 вовсе не был сентиментален.
А обмороки в его ХХ веке - всего лишь "приступообразные патологические состояния, обусловленные гипоксией мозга вследствие ишемии, гипогликемии и других нарушений метаболизма".

И где тут про любовь?

   

Можно сколько угодно ругать нынешнюю медицину, но она чудо в сравнении с тем, что было в старину.
Просто диву даёшься, как и чем лечили.
С важным учёным видом.

У Наполеона было три сына - два умных, третий...
Нет, конечно, всё не так и в другом порядке! Двое внебрачных, один законный.

Этот законный, Наполеон Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт, король Римский, родился в 1811 году от союза "корсиканского чудовища" с Марией-Луизой Австрийской.
Бонапартисты прозвали мальчика Орлёнком (папа, естественно, был Орлом).

Но уже в 1814 году Наполеона отправили в ссылку на остров Эльбу, а его маленького наследника вместе с мамочкой - на её родину, в Австрию.

Там Франсуа Жозефа стали звать Францем, а вместо Вечного города Рима дали герцогство Рейхштадтское, богемское захолустье, населённое судетскими немцами (ныне чешский город Закупи).

И здоровье у сына Наполена оказалось слабым.

Воспитание он получал исключительно австрийское (говорили с ним только по-немецки), вполне герцогское.
То есть обучался он в основном военному делу.
В это дело по примеру горячо почитаемого отца юноша вникал основательно.
Он грезил военными подвигами.
А пока страстно увлекался верховой ездой, к 20 годам стал майором, охотно командовал в полку егерей и участвовал в парадах.

Военные экзерсисы такого рода требовали крепкого здоровья и недюжинных сил.
Чем герцог Рейхштадтский похвастаться не мог: он был склонен к простудам и бронхитам.

На одном из парадов в сырой холодный день он простудился так серьёзно, что его состояние стало вызывать опасения.
Герцог охрип, кашлял и слабел с каждым днём.
Стали подозревать чахотку.

Лучшие австрийские врачи собрались на консилиум.
Выработали план лечения сильнейшими и вернейшими современными средствами.

А именно: прописали "три раза в день пить женское молоко от здоровой кормилицы, причём такого же возраста, как пациент".
Пациенту было 20 лет.

Каково!

И теперь ослабленных туберкулёзом, истощённых людей для прибавки веса и сил поят молоком.
Правда, не женским, а козьим, которое много питательнее и жирнее человечьего и коровьего.
Столь же странны рассказы о том, как крепостные женщины выкармливали для помещиков породистых щенков: женское молоко щенкам не годится, на нём они будут плохо расти и развиваться. Собачье молоко в два с половиной раза калорийнее коровьего (и женского)!
Так что принуждение крепостных женщин кормить грудью щенков - скорее свидетельство извращённых нравов помещиков-самодуров. Пользы мало, зато есть возможность покуражиться над бесправными людьми.

Но сыну-то Наполеона зачем приставили кормилицу?

Оказывается, женское молоко "обладает естественной теплотой, и его можно получить прямо в соседней комнате".
Быстро, недорого и практично.
Конечно, держать в соседней комнате козу неловко, но где-то поблизости в парке ведь можно было?

Каким образом больной потреблял это естественно тёплое лекарство - пил сцеженное из чашки или сам добывал из натурального источника - неизвестно.

Но он ведь ещё и командный голос потерял!
От хрипоты доктора рекомендовали два раза в день, утром и вечером, "прикладывать к горлу салфетки, вымоченные в жире телёнка, без добавления к нему соли".

Столь могучие средства помогали слабо.
Выздоровление затягивалось.
Но как только Францу-Франсуа стало чуть легче, он сорвался - выехал в парк на конную прогулку.
После которой слёг окончательно и скончался в возрасте 21 года.

Смерть столь известной личности в столь юном возрасте наделала много шуму.
Сразу пошли толки об отравлении Орлёнка. Конспирологи не дремали во все века.

Но просто человека лечили - и не вылечили.

И вряд ли в те времена смогли бы вылечить: это был туберкулёз, от которого позже скончалась и мать герцога Рейхштадтского (на которую он был поразительно похож, настоящий белокурый голубоглазый Габсбург, даже с габсбургской губой).

Экспансивная Марина Цветаева в своё время начиталась звучных стихов Ростана - чья драма "Орлёнок" шла с шумным успехом (написана специально для Сары Бернар).
Божественная Сара играла герцога Рейхштадтского.
Да, она именно мужскую роль для себя заказала Ростану. Но она и Гамлета играла!

Юная Марина Цветаева пылко влюбилась одновременно и в Наполеона, и в его сына.
Оклеила всю комнату их портретами, что бесило её отца.
Наполеоновский культ бушевал в ней несколько лет.
Это было романтическое сумасбродство, где не находилось места грубой прозе - салфеткам, вымоченным в телячьем жире, и прочему эдакому.
Только развевающиеся плащи, только ночь и луна, только кавалькада в парке.

Но и это прошло, как всё у неё проходило - "ах, гнёта грёзы не снести".
Так что скоро было сказано:

Прощай, мой герцог светлокудрый,
Моя великая любовь!

Великая, никак не меньше.

Отто фон Бисмарк находил, что от пива люди делаются глупы, ленивы  и слабосильны.
Странно.
Наверное, он хотел, чтобы немцы, которые строили с ним Второй рейх, были ещё сообразительнее, трудолюбивее и крепче.
Но сгодились и такие, какие были.

А вот прусский военный гений Фридрих Великий наоборот, считал что пиво пить надо: оно много дешевле кофе, на который немцы тогда уже крепко подсели.

Но что нам немцы - пиво и у нас лилось рекой.
Однако и у нас оно тоже считалось щадящим вариантом - правда, в сравнении не с кофе, а с водкой.
И не из-за дешевизны (это Фридрих был известный скаред), а из-за того, что спиться на пиве было труднее.

Однако спивались!

Был такой поэт-демократ Лиодор Иванович Пальмин (1841-1891), звезда из тогдашних шестидесятников.
Сотрудничал в знаменитой "Искре", сидел за крамолу в Петропавловской крепости.
Жил литературным трудом, что в те времена было тяжело, и лишь писатели-помещики могли обойтись без журнальной подёнщины.

Пальмин не мог.
Брался за всё подряд: писал стихи, переводил с немецкого и польского, делал русские версии либретто и текстов для опер (между прочим, самых знаменитых - Верди и Вагнера).

И пил пиво.

Эта невинная на первый взгляд слабость и привела к тому, что к концу жизни (а прожил Пальмин всего 50 лет) он совершенно опустился и обнищал. Кто работал с алкоголиками, тот знает, как они необязательны и ненадёжны.
Так что заработки Пальмина резко упали, заказы были редки.

Семью Чеховых (тогда небогатую), с которой подружился этот своеобразный, одарённый и очень добрый человек, поражало его убогое жилище и стайка бездомных собак ("которая без ноги, которая без глаза, которая с расчёсанной до крови паршивой спиной"), которых поэт подбирал и подкармливал.
Младший брат А.П. Чехова, Михаил, запомнил, что Пальмин "жил всегда на задворках, в переулках с ужасными названиями, так что к нему даже страшно было ходить".

Спутницей поэта была некая Авдотья, неряшливая баба, которую Антон Павлович прозвал Фефёлой.
Авдотья сама была не дура выпить, потому охотно поила и Пальмина, начиная утро с вопроса:
- Лиодор Иванович, вам не пора ещё пиво пить?

"Несчастная страсть к пиву (именно к пиву. а не к вину) свела его на нет".

Грустная картина пивного алкоголизма.

А ведь Пальмин был в своё время известным поэтом, "обладал прекрасным стихом, изящной формой".
Он считается мастером гражданской лирики.
И сатириком - писал под псевдонимом Марало Иерихонский, а последний его сборник назывался "Цветы и змеи. Сатира, юмор и фантазии".

Но ничего смешного или фантастичного от Пальмина как-то в Сети не обнаружилось - только стихи в характерном для эпохи тоне гражданского негодования, жалоб и бичевания пороков обзывалками.

Думаю, в самом деле поэту было невесело. Загубленная жизнь.
Алкоголики ведь обычно мрачны:

И даже звёзды неба
Захерил дух эпохи...
Поэты, дети Феба!
Дела, ей-Богу, плохи...



 

Конец каникулам и пирам. Наконец-то.

Хотя есть ли праздник древнее, чем совместная трапеза?
Это в природе человека.

Причём либо один всех угощает, либо угощаются в складчину.

Последнее очень любили рачительные и компанейские древние греки.
Филодем расписывает с натуры организацию такой пирушки с друзьями: "Афинагор дал нам капусту, рыбу солёную должен дать Аристарх, печень несёт Филодем, свинину приносит Аполлфан".

Довольно скромное меню.
Бывало и пошикарнее:

Всё же не так-то легко, увидев на блюде павлина,
Курицу вместо него попросить, хоть она и вкуснее.

Это уже Гораций, римский классик.

Причём тут Гораций?

И он, и Вергилий, другой классик (оба - креатуры Мецената), да и Цицерон были знакомы с тем самым Филодемом, что на пиру отвечал за печёнку.

Был сам Филодем таким уж греком по крови, неизвестно - родился он в Гадаре, в Палестине.
Правда, учился в Афинах  у Зенона Сидонского, но ещё молодым перебрался в Рим.
Где стал клиентом аристократа Луция Кальпурния Пизона Цезонина.
А это папа последней жены Юлия Цезаря.
Мир всегда был тесен!

Собственно, Филодем не стал таким уж выдающимся поэтом, хотя писал, как многие тогда, бесконечно много.

Однако его сочинения сохранилось благодаря ещё одному совпадению: его личная библиотека оказалась в Геркулануме.

Возможно, и сам он там жил.
Хотя бы в курортный сезон.
И уж точно там жили Пизоны - поклонники греческой культуры и эпикурейской философии.
Которую и пропагандировал Филодем.
Успешно пропагандировал!
Среди знатных римлян было много эпикурейцев.

Ужасающее извержение Везувия произошло почти через сто лет после пребывания Филодема в Геркулануме.
Так что и в этом философу повезло.

В некотором смысле повезло и его библиотеке: жгучий пирокластический поток убил и испепелил всё живое. Он же герметично заполнил всё тем, что, остыв, сделалось туфом.

Когда в 18 веке  в Геркулануме начались раскопки, наткнулись и на обширную виллу Пизонов.

Начали варварски ковырять туф.
Нашли множество великолепных бронзовых и мраморных статуй (что хорошо продавалось и всем нравилось).

А в небольшой комнатке вроде чулана было полным-полно странных продолговатых предметов, похожих на колбасы или на жестоко обгоревшие рулеты.
Невежественные рабочие поначалу нещадно ломали этот - на их взгляд - хлам. Они даже растапливали им печки (как  феллахи, искавшие ценности в древних египетских погребениях, топили очаги мумиями).

Однако некоторые "рулеты" удалось немного развернуть.
Тем более что в их сердцевине просматривались полости и прогоревшие остатки деревянных стержней. Знатоки поняли, что эти деревяшки - умбиликусы, "пуповины", т.е. палочки, на которые наматывались папирусные свитки.
А куча горелых колбас - настоящая античная библиотека.
Единственная из сохранившихся!
Пусть и в таком вот опалённом и обугленном виде.

Всего  свитков нашли под две тысячи.
Не только в кладовой-библиотеке, но и в других местах виллы.
Где их читали и бросили, когда "Везувий зев открыл".

Прочитать их очень трудно.
Читают уже три века.

Постепенно совершенствуются способы чтения.
Сначала была  примитивная машина, сконструированной неким каноником Мазоки.
Это был валик, который медленно разворачивал спёкшийся папирус. Разумеется, папирус с хрустом ломался на куски и кусочки, но их тут же наклеивали на бумагу в правильном порядке.
Так что проступали ровные строчки аккуратного греческого письма.
Обгорелые. Но кое-то читалось или угадывалось.

Сейчас век компьютерных технологий - и до сих пор читают и расшифровывают.
Это медленно, дорого и т.д.

Так что рукописи горят вполне успешно.
Сколько сгорело невозвратно!
А чему-то посчастливилось сохраниться в самых невероятных обстоятельствах.
Как этой эпикурейской библиотеке - собранной для людей, которые не думали о смерти.
Ведь как у них всё было весело:"Имей всегда в библиотеке новую книгу, в погребе полную бутылку (нет, пифос! - С.) вина, в саду свежий цветок".
И - на пирушку в складчину.
 

Есть вопросы, на которые ответы выучены, но в их правильность что-то не верится.
Хочется попробовать сделать по-своему.
Ведь "всё не так однозначно".

Вот как быть, когда искушение слишком сильно?
То есть когда нельзя, но очень хочется?

Ответ дали самых три знаменитых остроумца "прекрасной эпохи", когда ради bon mote - красного словца - не пожалели бы не только отца.
Вот и не жалели.
Теперь этим добром набивают книжки типа "В мире мудрых мыслей". Хотя мудрость это нечто другое, наверное.

Итак, трое англоязычных джентльменов.
Один американец и два британца (ирландца).
Современники.
Виделись даже друг с другом. Так что получается трио, как в опере.

Оскар Уайлд:
"Единственный способ избавиться от искушения - поддаться ему".

Марк Твен:
"Самый верный способ справиться с соблазном - струсить".

Бернард Шоу:
"Я никогда не сопротивляюсь искушениям, поскольку я обнаружил, что то, что мне вредно, не искушает меня".

Как мило.
Но это не просто слова - каждый поступал именно так, как говорил.
И что же в результате?
Помимо того, что каждый - великий писатель, властитель умов своего времени, знаменитость и пр.?

Оскар Фингал О`Флаэрти Уиллс Уайлд (1854-1900).
Прожил 46 лет.

Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс (Марк Твен; 1835-1910).
Прожил 74 года.

Джордж Бернард Шоу (1856-1950).
Прожил 94 года.

То есть время победил таки Шоу.
Причём без изнурительной борьбы с соблазнами (потому как не пил, не курил, не употреблял наркотиков, не ел мяса и рыбы, не огорчал жену и пр.)
Надо же, какой счастливец.

А у нас в этом году юбиляр.
300 годков стукнет барону Карлу Иерониму Фридриху фон Мюнхгаузену.

Да, он родился в 1720-м.
Великий литературный герой далеко не великого автора.
Да и само это авторство сомнительно.

Зато несомнен сам Мюнхгаузен. Он был! 

Вообще-то он не барон, а фрайхерр, но лучше в такие тонкости не вдаваться.
И без того у него потрясающая судьба.
Полная реальных чудес.

Сперва это был обычный молодой немец, прибывший в 1737 году Россию "на ловлю счастья и чинов".
Во времена Анны Иоанновны и Бирона Петербург был полон таких амбициозных и самоуверенных ребят.
Карл Иероним был не промах - стал пажом супруга будущей правительницы Анны Леопольдовны, служил при Минихе и успел даже повоевать против турок в Бендерах.
Карьера брезжила отличная.

Однако воцарение Елизаветы Петровны застопорило восхождение к верхам.
Но не пресекло.
В отличие от Бирона, загремевшего в ссылку, и многих других немцев, которых погнали со двора, Мюнхгаузен остался в армии.
Он даже возглавлял российскую делегацию, встречавшую в Риге принцессу Фике - будущую императрицу Екатерину Великую.
Что неудивительно: наш герой был статен и очень хорош собой.
Он куда больше походил на элегантного Олега Янковского из советского фильма, чем на горбоносого уродца, каким его изобразил в книжке великий Гюстав Доре.

Всё же с Россией пришлось проститься: чины давались трудно, а в Германии надо было разобраться с наследственным имением.
Мюнхгаузен вернулся в родной Боденвердер, где зажил обычной помещичьей жизнью.
А какова она была в те времена? Охота да пирушки.
Когда Карл Иероним наезжал в ближайший город Геттинген, то, часами заседая в трактире "Прусский король", рассказывал об удивительных приключениях в далёкой России.
И об охоте, конечно.

Он блистал весёлостью и остроумием, но не написал ни строчки.
Хотя его рассказы мы читаем в изложении от первого лица.

Устные байки Мюнхгаузена настолько прославились, что их записал - или пересказал - или перепридумал некий Рокс Линар и опубликовал в некоем берлинском альманахе.

Дальше случились совершенно удивительные вещи.
Причём не с Мюнхгаузеном.

Разразился скандал: писатель и знаток искусств Рудольф Эрих Распе (под этим именем обычно и публикуются книги о Мюнхгаузене), служа библиотекарем и смотрителем кунсткамеры ланграфа Кассельского, стащил из вверенной ему коллекции несколько экспонатов.
И продал.
В свою, разумеется, пользу.

Пропажа была обнаружена, злоумышленник известен, был выдан ордер на его арест.
Что бедняге оставалось делать?
То же, что всякому вору и аферисту: бежать в Лондон.

В Лондоне Распе сидел без гроша.
Чтобы как-то прокормиться, он и издал "Приключения барона Мюнхгаузена".

Историки спорят, в самом ли деле Распе дружил с Мюнхгаузеном и слушал его рассказы (как он утверждает) или просто вспомнил байки из немецкого альманаха.
Главное, что книжка имела громадный успех.

И была она написана широко образованным Распе на английском языке!

То есть это факт английской литературы.

С авторским правом тогда дела обстояли неважно.
Так что скоро уже некий Смит продал права книготорговцу Кингсли на книгу "Возрождённый Гулливер. Удивительные путешествия, походы и приключения барона Миннихаусона, чаще называемого Мюнхгаузеном, рассказанные им за бутылкой вина в кругу друзей".

Переиздания шли одно за другим. Без указания имени автора.
Первоначальное авторство Распе было доказано лишь в 19 веке.

В каждом издании неизвестно откуда появлялись всё новые и новые фантастические истории про барона.
Кто их сочинял, до сих пор неизвестно.

Хроника всеевропейского успеха: в 1786 году книжка была переведена с английского на родной язык барона.
В 1787 году вышел перевод на французский.
В 1790- на голландский.
В 1791 - на русский!

В то время сам Мюнхгаузен был ещё жив и измучен последствиями глупости, часто совершаемой пожилыми кавалерами: после смерти жены, рижанки Якобины (совсем не такой зловредной, какой её сыграла бесподобная Чурикова) он женился на юной "золотоискательнице" Бернардине фон Брюн.
Ему 73, ей 17.
Естественно, сказки про большую и чистую любовь не вышло: Бернардина проматывала деньги без счёта, бойко изменяла, так что Мюнхгаузен отказался признать рождённую ею дочь и затеял бракоразводный процесс.
Который его и разорил. Бернардина же скрылась за границей.

А тут ещё на голову свалилась, можно сказать, мировая слава.
Денег она Карлу Иерониму не принесла.
Зато он стал главной местной достопримечательностью.
Ему стали досаждать туристы со всей Европы.
Тогда принято было беспардонно стучаться в дома знаменитостей, чтобы  "познакомиться и провести приятно время в беседе" (см."Письма русского путешественника" Карамзина).
Мюнхгаузена докучные посетители бесили. Он гонял их и отбивался, как мог.

Читал ли он книжку о себе?
Вероятно.
Нравилась ли она ему?
Вряд ли.
Но он ничего не мог поделать со своей репутацией безудержного фантазёра и лихого "враля вралей".
Хотя мечтал совсем не о такой славе.
До конца жизни он именовал себя ротмистром русской службы. 



 
     
 

Вообще-то Новый год - самый советский праздник.
Именно советские люди его беззаветно полюбили и стали считать главным.

Конечно, уже Пётр I что-то такое затевал, отмечая новый 1700-й год.
И со свойственной ему бурной энергией принуждал веселиться и ликовать буквально всех.

А ещё он требовал всюду крепить "украшения от дерев сосновых, еловых и можжевеловых", причём в определённых местах были выставлены образцы хвойного дизайна, который всем следовало скопировать.
Наверное, и копировали.
Чтоб не попасть под горячую царскую руку.
Пётр даже "людям скудным" велел "комуждо хотя по деревцу или ветви на вороты, или над хороминою своею поставить".
"А стоять тому украшению генваря по 7 день того же 1700 года".

Плюс население должно было организовать жжение смолы в бочках, любимые царём фейерверки и стрельбу из "ракетов".
Весело!

Однако 1700-й  миновал, и Новый год почти затерялся среди прочих святочных дней.
Ведь зимние праздники начинались с Рождества.
И все чудеса, радости и затеи доставались тоже Рождеству.
Это и колядки, и поздравления с гостинцами детям и старшим, и наконец-то привившаяся (спустя 100 лет после Петра) немецкая традиция - ёлка.

Потому долго Новый год ничем особым отмечен не был.
И без того в это время было очень весело: святочные гулянья, катанья в санях, маскарады, балы.

Помните, когда был первый бал Наташи Ростовой? Прямо в Новый год!

"31-го декабря, накануне нового 1810 года,le reveillon, был бал у екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь".

Бал тот, как и положено, затянулся за полночь, но, как мы помним, никаких поздравлений с новым годом там не было.
Тем более не было ёлки.
Время этих новогодних обычаев ещё не пришло.

Ёлки вообще часто разбирали на другой день после Рождества, а не "7 генваря".
И то, если ёлка вообще была.

Популярности нарядного рождественского дерева много способствовала супруга Николая I Александра Фёдоровна, пруссачка по рождению.
Ёлки с детскими праздниками и придворными балами она стала устраивать в Зимнем дворце.
Потом и аристократия подтянулась.
За "господами" - купечество.
И пошло-поехало!

Тогда же были предприняты попытки внедрить в российский быт образ рождественского деда.
Это случилось уже при Александре II.
Однако не привились в русской среде ни "старый Рупрехт", ни "дедушка Николай" (иконы глубоко почитаемого Николая Угодника были практически в каждом доме, и дети сызмальства знали, что этот суровый, но справедливый старик не станет заниматься таким дурацким делом, как рассовывание сластей в башмаки).

Только изучение и рост популярности народных сказок, стихи и поэмы Некрасова и пьеса А. Островского "Снегурочка"  счастливо разрешили вопрос с зимними сказочными персонажами отечественного происхождения.

Наш Дед Мороз никогда не походил на старого чудака Санту, каким его в 1863 году изобразил художник Томас Наст (таков Санта до сих пор).
Осанистый и мощный старик Морозко поначалу, в эскизах (1885 г.) знаменитого сказочника В.Васнецова, был одет не по сезону легко - в вышитую рубаху.
И имел подозрительно всклоченную причёску.
Художник Валерий Каррик, иллюстрируя в 1908 году сказку "Морозко",  надел на Деда Мороза лапти(?) и долгополый полушубок.
А вот по-царски роскошную шубу и сверкающую шапку он парадоксальным образом приобрёл уже во времена строительства социализма в СССР.

И всё-таки даже "при царе" празднование Нового года постепенно набирало популярность.
Пусть в нём и не было официоза (скажем, новогоднее обращение Николая II к армии в канун 1916 года не содержит ни поздравлений, ни пожеланий).

Но люди-то уже научились Новый год отмечать.
Как праздновали?
Делали новогодние визиты. Включая визиты к начальству с записями поздравлений в особой книге, лежавшей в передней (это если дальше передней не пускали).
Что ещё? То же, что теперь. Ели-пили.

Поскольку ёлка и детские радости были рождественскими, атрибутами Нового года стали часы и звон бокалов с шампанским.
Часы - потому что ни радио, ни ТВ, естественно, ещё не было.
Люди узнавали о том, что новый год наступил, по собственным домашним часам.
Обычно настенным, с боем.
Отсюда забавный рассказ Чехова, где не поспевающие в срок с угощеньями хозяйки постоянно переводят стрелки часов назад, а их жаждущие выпить мужья - вперёд.
И Новый год наступает вовремя.

В чеховские же времена появились и те, кто Новый год терпеть не мог.
Сейчас таких немало.
Это утончённые ненавистники салата оливье, салютов и петард во дворах и блужданий Жени Лукашина по чужой квартире.

А в остальном у них всё вполне в духе персонажа Чехова:

"Радоваться такой чепухе, как Новый год, по моему мнению, нелепо и недостойно человеческого разума.
Новый год такая же дрянь, как и старый, с тою только разницею, что старый год был плох, а новый всегда бывает хуже...
По-моему, при встрече Нового года нужно не радоваться, а страдать, плакать, покушаться на самоубийство.
Не надо забывать, что чем новее год, тем ближе к смерти, тем обширнее плешь, извилистее морщины, старее жена, больше ребят, меньше денег..."

Так что с Новым годом, господа.

Сейчас всюду и все подводят итоги года.
Что лучшее, а что худшее.
Сегодня - Major Tom и его очень любопытный кинорейтинг:

Возрадуемся, господа и дамы!
В 2019-м году было много отличных фильмов – развесёлые блокбастеры от огромных студий, итоговые картины старых мастеров, дерзкие дебюты.
Сознаюсь в страшном грехе: я не видел ВСЕ важные (на мой взгляд) картины года – на что-то не хватило времени (простите, «Грех» Кончаловского и «Предатель» Беллоккьо), на что-то – желания, а что-то до наших широт доберётся только в следующем году («Маяк», плак-плак).

Однако список лент, до которых мне удалось дотянуться, всё равно получился внушительным.
Из них я выбрал только самые-самые.
С этой подборкой и предлагаю ознакомиться уважаемым читателям.
В дайджесте – только игровые фильмы, снятые в 2019-м году.
Для интереса чтения все шестнадцать картин объединены в тематические пары. Многие из них вы видели, о других слышали. Но, возможно, откроете для себя и парочку новых названий.

Почему именно шестнадцать фильмов?
Изначально хотел сделать четырнадцать, но в итоге получилось шестнадцать.
И да – список строго субъективный, как, в общем-то и любой подобный список.

True Neutral или Кино без героев и злодеев

1. Брачная история (Ноа Баумбах)
Оптимистичная драма о разводе.
Супруги Барберы хотели мирно разбежаться, но расставание быстро превратилось в болезненную войну за имущество, право опеки над ребёнком и собственный жизненный уклад.
Кто прав, а кто виновен? Оба и никто.
Да и к чему искать зачинщиков? Главное – разобраться в собственных эмоциях и не повторять старые ошибки. А там, глядишь, и жизнь наладится.
2. Отверженные (Ладж Ли)
Напряжённая история о районе, когда-то описанном Гюго в одноимённом романе. С тех пор изменилось немногое – в Монфермее по-прежнему царят нищета, преступность и произвол властей.
Впрочем, режиссёр не торопиться занимать сторону в конфликте. Он напоминает: система (как полицейская, так и криминальная) тупа, но люди на то и люди, чтобы уметь договориться.
А если принцип кому-то дороже человека? Что ж, вспоминаем классика: "предрассудки – вот истинные воры, пороки – вот истинные убийцы".


Любо, братцы, любо или Суровое кино с золотым сердцем

1. Братство (Павел Лунгин)
Фильм про Афган без экзальтированного разрывания тельняшки на груди.
Кино не столько про саму войну, сколько про запутанные отношения людей в боевой зоне.
Вместо упрощения до формулы «убей или умри» здесь происходит бесконечное усложнение, очеловечивающее всех участников конфликта.
К тому же восток – дело тонкое. Сегодня некто тебе приятель и импортный магнитофон продаёт, а завтра глотку режет. Ведь этакий народ!
2. В погоне за Бонни и Клайдом (Джон Ли Хэнкок)
История про двух бывших техасских рейнджеров, нанятых для поимки знаменитой отмороженной парочки.
Впрочем, это не просто крепкий экшен или бенефис дуэта Костнер-Харрельсон.
Это ещё кино о смене эпох (главные конкуренты следопытов – самодовольные агенты ФБР с прослушкой телефонов).
Ещё и размышление о долге, чести и мирской славе.
Ну, и о том, как все эти замечательные вещи стремительно теряют значение перед лицом смерти.


Иосиф и его братья или Грандиозные киноэпопеи

1. Ирландец (Мартин Скорсезе)
3,5-часовой эпик о мафии, который снял Скорсезе как автор «Молчания».
Вместо сеанса ностальгии по криминальным картинам прошлого – суровая католическая отповедь и гангстерам, и гангстерскому кинематографу.
Жизнь мафиози показана рутиной человека без воображения и совести.
Когда престарелый герой Де Ниро безуспешно молит о прощении Господа, чувствуешь, как то же самое, но горячо и искренне, делает сам Скорсезе.
2. Мстители. Финал (Энтони Руссо, Джо Руссо)
Трёхчасовой эпик о супергероях, подводящий итог 11 годам существования киновселенной Marvel. Конечно, фильм такого размаха просто не мог быть на сто процентов опрятным.
Главное другое: в центре внимания тут уже давно не аттракцион и не эпическая финальная битва (хотя битва классная).
Драма семьи Таноса не менее интересна, чем коварный замысел Таноса.
Личные сомнения Тони Старка важнее сомнительного плана Мстителей.
А ещё это оптимистичная сказка, герои которой в буквальном смысле отменяют смерть – по крайней мере, на этот раз.


Но я другому отдана или Кино про несчастливую любовь

1. Атлантика (Мати Диоп)
Мистический неореализм с берегов Сенегала.
Девчонку Аду выдают за богача Омара, а её возлюбленный Сулейман пропал в море. Привычное дело, грустная история из грустной Африки.
Но потом в банальный ход жизни вторгаются потусторонние силы. Только они способны восстановить справедливость, наказать вороватого застройщика и вернуть Аде счастье.
Впрочем, для чернокожей Золушки правила менять не стали: ровно в полночь карета снова превратится  в тыкву.
2. Портрет девушки в огне (Селин Сьямма)
Деликатная историческая драма про художницу, которой заказали портрет загадочной аристократки.
Пока между героинями строго официальные отношения, кино подражает старинной живописи. Но когда вспыхивает искра страсти, история делается на диво современной – с сексом, наркотиками и клавесином.
Именно эта современность подачи делает фильм таким пронзительным: со своим романом девушки неблагоразумно поторопились на два века.


Я брат твой или Кино про маленького человека

1. Джокер (Тодд Филлипс)
Самый обсуждаемый фильм года.
Попытка примирить супергероику и драму.
Безотказный генератор мемов.
Порой чересчур топорная, но всё-таки мощная история. С гениальным Хоакином Фениксом в главной роли.
Американцы всё никак не решат, кто же такой Артур Флек – зарождающийся альт-райт или стихийный борец с системой?
Только мы знаем правду.
Он – новый Акакий Акакиевич, сменивший тусклую шинель на стильный клоунский костюм.
2. Последний чёрный в Сан-Франциско (Джо Талбот)
Поэтический кинодебют об уходящем прошлом и напрасных надеждах.
Главный герой фильма, чернорабочий Джимми Фэйлс, – чудик, сражающийся за несбыточную мечту обладания домом, который ему не принадлежит.
В сущности, это не столько социальная история, сколько универсальная метафора наших отношений с реальностью. Она блестит и манит. Мы пытаемся её схватить, удержать, но не преуспеваем. Мир никогда не прогнётся под нас.


Моя твоя понимать или Кино про столкновение культур

1. Малышка зомби (Бертран Бонелло)
Медитативное кино про вуду и жизнь.
В нём два параллельных сюжета.
Первый рассказывает про самого известного зомби в истории – Клервиуса Нарцисса.
Второй – про его воображаемую внучку, поступившую в престижный французский пансионат.
Это кино про то, как любовь побеждает смерть, и про то, как опасно без спроса лезть в чужое колдовство и ведовство. А ещё это – рассуждение про взаимное влияние культур, которым полностью понять друг друга не суждено никогда.
2. Гив ми либерти (Кирилл Михановский)
Лиричный краудплизер (в Голливуде - фильм, рассчитанный на успех и приятные эмоции зрителей - С.) про американских маргиналов – в первую очередь русских эмигрантов.
Снято русским эмигрантом.
Негры, инвалиды и наши соотечественники показаны с разных сторон, в том числе малопривлекательных.
Но это не издевательство, а скорее «полюбите нас чёрненькими» Гоголя.
Да и вообще это история не о розни, а всеобщем примирении.
Негры преклонных годов русский, конечно, учить не станут, но и они согласны: Бог есть любовь.


Сказка ложь или Кино про большой обман

1. Паразиты (Пон Джун-Хо)
Интернациональный успех года.
Этот фильм легко мог бы стать беззубой сатирой на классовое общество или слезливой мелодрамой об участи люмпенов.
Мог бы, если бы не был гениальным: тут тебе не только сатира, но и комедия, и криминал, и фильм ужасов, и экзистенциальная притча.
Всё смешано (но не взболтано) в идеальной пропорции, чтобы зритель смеялся, пугался, морщился, опять смеялся, плакал, а потом требовал добавки. Что, собственно, и делаем.
2. Прощание (Лулу Ванг)
История о большой китайской семье, которая под видом свадьбы навещает умирающую от рака бабушку.
Это трогательное и зачастую уморительное кино: старушки ведут себя как старушки во всех странах мира.
А ещё это окошко в обычаи и нравы Востока.
После увиденного здесь умопомрачительного количества скрытности и «лжи во благо» в отдельно взятом семействе становятся чуть лучше понятны и более масштабные конструкты вроде Великой Китайской стены или терракотовой армии.


Товарищ маузер или Кино про радикальную справедливость

1. Достать ножи (Райан Джонсон)
Ностальгический детектив во всех смыслах этого слова.
Несмотря на постмодернистскую иронию, расследование не превращается в декоративную рамку для социальной комедии.
Да и комедия тут, как выясняется, особого толка – это высокая сатира классицизма с резонёрами и зачитыванием морали в финале. Тут есть свой Правдин, и свой Стародум, и семейство карикатурных Скотининых. Сюжет, как выясняется, вполне современный.
2. Бакурау (Клебер Мендоса-младший, Жулиано Дорнель)
Бразильская провинция против всех.
Представьте себе кроссовер «Любить по-русски» и «Охоты на пиранью».
А теперь вообразите, что он сделан гениально – и получите «Бакурау».
Начинается кино как провинциальная юмореска, а заканчивается кровавым катарсисом для пролетариев всех стран. В дело пойдут копья, причём совсем не сатирические.