EPISTULARUM

Считается, что маленькие собачки чисто женская страсть.
Покладистые крохотные существа легко помещаются в сумочке или под мышкой, терпеливо сносят комнатный образ жизни, их можно наряжать в забавные одёжки – в общем, это милая живая игрушка.
«Дама с собачкой» – классический сюжет.
В живописи тоже.

Господа же традиционно появлялись в окружении своры охотничьих псов.
Или с одним псом, но рослым и энергичным.

Однако старинные портреты свидетельствуют: солидные мужчины тоже питали привязанность к маленьким собачкам:



До чего мило.
( Collapse )

Что поражает больше всего – насколько их много.
Этих пятиэтажек самого непритязательного вида, расчерченных на квадратики.
С рядами одинаковых окошек и коробками одинаковых балконов.

Во всяком городе их, одинаковых,  много -  так много, что, наверное, пора им в какую-нибудь книгу рекордов.
Пока не снесли.
Хрущёвки!( Collapse )

Да, эти слова совсем из другой оперы.
Но про такие воздушные создания никак иначе и не скажешь.


( Collapse )






 

На старинных портретах, которые обычно писали всерьёз, для фамильных галерей и на память потомкам, домашние любимцы попадаются куда чаще, чем на теперешних официальных фотографиях.
Почему-то.
Собаки – те вообще изображались с незапамятных времён. Вечно тёрлись у ног владетельных особ.

Потом и кошки появились.
Но не сразу стали у художников получаться похоже.

Это работа француженки Маргерит Жерар (1761-1837), ученицы и свояченицы великого Фрагонара:



( Collapse )

Это русский ресторан.

Даже странно, что русские художники – хотя бы передвижники - хотя бы с целью бичевания – совсем не изображали тогдашний общепит. Трактиры Кустодиева не в счёт: это уже ностальгические грёзы.

Ещё приватная трапеза у наших живописцев попадается иногда, а вот харчевни и рестораны (всё это было в XIX веке России в изрядном количестве и на любой кошелёк) совсем их не занимали.
В отличие от французов:



А ведь всё это так живописно.

Даже по рекламным объявлениям понятно, что и в русских ресторанах было на что посмотреть.
А меню!

Вот было такое место со странным названием «Восточный Байкал» (в Москве, в Сокольниках).
Рекламировался ресторан так:
«Комфортно отделанный, роскошно омеблированный  и пышно драпированный,  с приличным освещением, а внутренность дома  убрана разнообразными  душистыми цветущими и плодовитыми деревьями».

Деревья - развесистые пальмы и померанцы в кадах - считались признаком ресторанного шика.
Озеленение залов делали в "роскошном тропическом стиле", который теперь называют викторианским:



Это ресторан "Медведь" в Петербурге на Невском проспекте.

Владельцы «Восточного Байкала» хотели выглядеть столь же модно.
Хотя масштабы у них были не те, да и располагался ресторан далеко не в таком парадном месте.

Так что они особо подчёркивали: «сей ресторан отделан по примеру Парижских загородных гостиниц».

То есть заведение было с верандой и столиками на воздухе в летнее время.
Вот как в Булонском лесу (где в подобных ресторанчиках любили перекусить прелестные велосипедистки с осиными талиями и в пышных штанишках):



«Восточный Байкал» сулил гостям  вкусности со всей России:
«Получить можно живые стерляди, омские моксуны, крупные раки, приготовляемые в новом вкусе, молодые цыплята и цветные птички подорожники».

Конечно, насчёт живых стерлядей тут не очень ловко выразились – их же не сырыми и живыми ели,  просто приготовляли тут же, доставая из садков. приготовленное посетители и "получали".
А вот омский муксун уже привозной.
Сибирская нежная рыба.
Есть ли в Омске муксун сейчас? Вряд ли.

Как приготовляли раков «в новом вкусе», неясно.
Странны и «цветные птички». Это забытая северная дичь, лапландский подорожник. Мелочь – всего 25 г весу.
Что за особые гастрономические свойства именно у этой крошки, тоже загадка.

Ещё одна региональная вкусность – «к жарким и винам подаётся С.- Петербургская морошка».

Но это же Москва!
Потому главная гордость заведения - блины.

И не только блины привычной классической рецептуры.

Например, подавались «букетные блины, приготовляемые на фруктовом соку, а не на дрожжах, с букетами и буквами на каждом блине, выходящими отчётливо и оригинально».

Каким образом на блинах появлялись эти цветы и буквы? Фигурное дно было у сковородок?
Или блинщики орудовали фунтиками и рисовали прямо на блине?

Сейчас это искусство - картинки на блине - снова входит в моду.
Рисуют тестом, подкрашенным шоколадом или ягодным соком.
И не только сердечки рисуют, спирали и иные простенькие узоры. Целые картины получаются.
Одна девушка делает даже блинные портреты звёзд Голливуда.
Вот Райан Гослинг в виде блина.
Вернее, блин в виде Райана Гослинга:



А что, похож!

Старинные же букетные блины считались не только эффектными, но и полезными – «по свойствам входящих в них фруктовых дрожжей  не отягощают желудка и не теряют своего вкуса при употреблении их с зернистой икрой и свежей сметаной».

Пеклись и блины с иностранной ноткой:
«Имеются вновь вышедшие пармезанные блины, приготовляемые из заграничного сыра пармезана, от которого они заимствуют вкус и самый букет, их также употреблять  можно  с зернистой икрой и свежей сметаной».

Блины шли на столы прямо с пылу с жару – «отпускаются  без задержки, и для пикников отдаются четыре комнаты, эффектно убранные  душистыми и цветущими деревьями, с прибавлением к оным на сих днях цветущей камелии».

А тут что-то странное.
Что за пикник в комнатах, хоть и с камелиями?
Пикник должен выглядеть вот так:



Скорее всего, пикниками в ресторане называли пиры  весёлых компаний, желающих угощаться в своём тесном кругу и с доступом свежего воздуха.
Тем более что для них имелась «обстановка комнат деревьями в роде итальянских летних галерей».
Вот летняя ресторанная веранда, только с минимумом деревьев:



Компания могла быть сколь угодно людной.
«Для пикников  же приготовляются  вышеупомянутые блины и отпускаются без замедления на 80 (! - С.) персон, по случаю вновь устроенных трёх искусственных печей».
Надо же, какие массовые пикники были возможны.

И что за искусственные печи? Газовые, что ли?

В общем, рекламный рассказ о ресторане был хоть и коряв слогом, но вполне завлекателен.
Он вполне мог привлечь публику и из города, и местную, дачную, которая всё лето проводила в Сокольниках и нагуливала на воздухе изрядный аппетит.
Публику эту изобразил старший брат Чехова, художник Николай:



Адрес заведения даётся с подробностями, чтобы гости не заблудились:
«По шоссе, не доезжая Сокольнической заставы, на левой руке, в кафе-ресторане, существующем и в летнее время на даче, имеющем двухцветный флаг, рядом с аптекой».

Не проедешь мимо!
К тому же «подъезд освещён».
Гуляй, Москва.

Этот портрет всем знаком как эталон романтического.
Такой вот красавец:



К.П. Брюллов, «Портрет А.Н. Струговщикова», 1840.

Искусствоведы хвалят портрет так:
«Брюллову удалось передать неуловимое состояние души поэта, которое посещает его в момент прозрения".
Как писал сам Струговщиков, «в минуты чистых наслаждений из глубины  душевных сил».

И в самом деле, Александр Струговщиков (1809-1879) был поэтом –  известным в своё время переводчиком с немецкого.
Особенно много трудился над Гёте.
Благодаря гению Мусоргского до сих пор всюду звучит переведённая Струговщиковым Песня Мефистофеля о блохе.
Да, та самая, где «жил-был король когда-то, при нём блоха жила» - и «ха-ха-ха-ха - блоха!»
Правда, "ха-ха-ха-ха" добавил лично Мусоргский.

Струговщиков был вхож в богемную весёлую компанию Брюллов-Глинка-Кукольник.
И с Пушкиным был знаком.
Вот это как раз интересная история.

В богемных пирушках Кукольника Пушкин не участвовал (он был несколько сноб и к тому же не пил).
А со Струговщиковым познакомился не вполне на почве поэзии.
Оба они в 1831 году женились на милых барышнях – может, это поначалу сблизило?

А ещё карты.
Оба были страстными игроками.

Причём Пушкин со времени свадьбы был, что называется, «в завязке».
В 1832 году он писал:
«… образ жизни моей совершенно переменился, к неописанному огорчению Софьи Остафьевны (содержательница известного петербургского борделя – С.) и кавалергардских шаромыжников (великосветские игроки, офицеры – С.). От карт и костей  отстал я более двух лет; на беду мою я забастовал будучи в проигрыше, и расходы свадебного обзаведения, соединённые с уплатой карточных долгов, расстроили дела мои».

Дела были расстроены настолько, что этот неподъёмный старый долг вынуждал Пушкина  занимать деньги у ростовщиков и без конца закладывать бриллианты Натальи Николаевны (её фамильное достояние), которые так и не выкупил до смерти.
В общем, играть было не на что и опасно.
Не хотелось разорять семью.

Но игру Пушкин всё-таки любил страстно, потому позволял себе играть по маленькой, просто для развлечения, в приличных дружеских домах.
Вот как у Струговщикова.

Молодой переводчик, в отличие от Пушкина, играл удачно.
Он не бросил  этот дело  и после женитьбы:
«…я продолжал играть, счастье мне благоприятствовало, и я в первый год женитьбы прожил до 33 тысяч; а откуда взялись – сам не знаю; разумеется, выиграл в карты».

Выиграл он так много, что снял прекрасную квартиру на Миллионной улице прямо рядом с Зимним дворцом.

Вот сюда-то  и стал заглядывать Пушкин:
«Он был у меня раза три  по утру и на нескольких вечерах», - с гордостью вспоминал Струговщиков в старости.

Однажды в один такой вечер Струговщиков повёл Пушкина  к приятелю и соседу, офицеру Рындину.
Тот жил в том же доме, и у него тоже шла игра.

Игра тамошняя Пушкину очень не понравилась, как и вся обстановка у подпоручика Рындина:
«Пушкин, как светский человек, не показал виду неприятности; но как общество было довольно грязненькое, то он, поставив карты две и заплатив деньги, поспешно ушёл».

То есть Пушкин не только снова проиграл, но и почуял, что игра тут нечиста.
А это он уже проходил.
На этом обжёгся.

Струговщиков и сам понимал, что виноват, что в такие сомнительные компании приводить  человека, которого уважаешь, нельзя.

Любопытно, что Струговщикова за тот вечер осудил даже князь Оболенский – известный игрок, дальний родственник Пушкина и партнёр его по карточному столу (и этому господину Пушкин до смерти остался должен!)

Хотя Оболенский и сам был не без греха  - Струговщиков пишет, что «я его, как заявленного (известного в игровом сообществе – С.) шулера и игрока, никогда не приглашал. Он, однако же, являлся иногда незваный».

Больше Пушкин со Струговщиковым не встречался.
Совсем.
Прервал приятельство. Слишком неприятным оказался тот вечер на Миллионной.

Только 29 января 1937 года, когда мёртвый Пушкин, уже одетый во фрак, лежал на смертной своей кровати, Струговщиков вместе с другими побывал в квартире на Мойке и даже сделал набросок профиля поэта.

После многие годы Струговщиков  предавался усердной переводческой работе. В этом деле он доходил до истовости: одного только «Фауста» Гёте перевёл шесть раз подряд.

Переводы его устарели и были подвергнуты разносной критике ещё при его жизни.
Молодые публицисты-шестидесятники разделали старомодные приёмы Струговщикова, не стесняясь в выражениях.

Зато остался в истории образцовый и очень знаменитый портрет поэта-романтика.
Здесь всё, как у романтиков положено: печальный рассеянный взгляд, чёрный атлас вокруг шеи, бледные и нервные тонкие руки (поэта? ловкого картёжника?)

Что ещё осталось?  Ещё «ха-ха-ха-ха - блоха!» (голосом Шаляпина).

А ведь немало!

Сюрприз тут простой –  это картина так называется.
Франсуа Буше (1702-1770), «Сюрприз»:



Кто-то может объяснить, что тут, на картине, происходит?

Где сюрприз?

Я не знаю.

Искусствоведы осторожно уклоняются от всякой трактовки того, что тут творится – «сюжет картины неясен».

Написал эту странную вещь любимый художник знаменитой фаворитки Людовика XV, маркизы Помпадур.
Она обожала такие вот нарядные и легкомысленные вещи с эротическим подтекстом.
Это именно она говорила «после нас хоть потоп»  – и всячески поощряла веселье, расточительность и «опасные связи».

Буше нравился ей как никакой другой художник.
Она даже выбила ему звание "Первый художник короля" и квартиру прямо в Лувре.

Буше создал  несколько эффектных портретов маркизы.
Глядя на них, совершенно невозможно вообразить живого человека – подобно художнику Тюбику из «Незнайки», глаза дамам Буше изображал гораздо больше, чем они бывают в природе и способны уместиться в глазницах, а ножки – много меньше тех, на которых можно ходить:



Однако дамам такое обычно нравится.

Ещё Буше написал массу игривых сценок.
«Сюрприз» как раз из таких.
Сценки эти в диапазоне от томно-умильных до почти похабных.

Однако ничего типичного для Буше «такого» почти нет в «Сюрпризе» – разве что дама искусно и аккуратно причёсана, но в исподнем.
Все три изображённые фигуры пребывают в бурном, но непонятном движении – потому что лица всех троих вполне спокойны.

Дама очень рассеянно и сонно взирает на девочку.
Девочке на вид лет 50.
Карлица? Вряд ли.
Буше, самый беспечный и «рококошный» из художников рококо, избегал немолодых лиц и любых телесных аномалий.
Зато он славился изображениями детишек, чем безбожно злоупотреблял – вот, например, какую соорудил гирлянду из путти:



В «Сюрпризе» девочка явно не удалась.
Но, возможно, этот старообразный ребёнок сообщает даме, что между кроватью и стенкой втёрся некий рыжий молодой человек? И компрометирует?
Это он сюрприз, что ли?
Не похоже.
Дама явно так не считает. Ноль внимания на него.

Сам молодой человек тоже не бросился бежать, застигнутый врасплох. Он преспокойно высунулся из-за портьеры и взирает на даму с самым деловым видом.

В общем, странная картина.

Меня же тут пленило одно действующее лицо. Самое симпатичное и естественно себя ведущее.
Котик этот с обгрызенным хвостом.
Он далеко не красавец.
Но сколько же в его много повидавшей физиономии кротости и печали!
И читаются в его тусклых глазах невесёлые мысли: «Что за халтурщик этот ваш Буше… Что за вздор на этой картине… Как грустна и быстротечна жизнь...»

Надо же - в прошлом году аж пятерых новорождённых девочек в Москве назвали именем Малина.
Но почему бы нет?
Милое ведь имя Малина. Или Калина (у поляков такое уже есть).

Прямо как тысячу лет назад!

Сейчас родители, как и тогда, вполне могут придумать ребёнку имя, которого нет ни у кого.
Или есть мало у кого.
Причём имя может быть любого происхождения, значить что угодно или вообще не значить ничего.
Просто маме понравилось сочетание звуков – и этого довольно.

Нет, конечно, тысячу лет назад просто набором звуков или именем чужестранной певицы называть ребёнка никто бы не стал.
А вот самостоятельно сочинить что-то приятное и благожелательное можно было.

Потому-то имена повторялись редко – во всяком случае, так в ранних источниках.
Первых новгородских и киевских князей всех звали по-разному.
Только когда появились среди них примеры для подражания, знаменитые предки и причисленные к лику святых, пошли среди их потомков во множестве Святославы, Изяславы, Ярославы и прочие -славы.

Причём -славами могли именоваться лишь князья и их кровные родственники.
Смердам такой роскоши не полагалось!

Но слишком скоро христианство потребовало, чтобы всех звали греческими и римскими именами - как  звали нововвезённых святых.

Привыкали долго.
Веками помимо заморских крестильных имён у русских людей имелись и свои, понятные.
И эти понятные русские поначалу использовали чаще.
Поголовно у всех князей имелись церковные имена, данные им при крещении.
Но мы знаем не князя Георгия, а Ярослава Мудрого, не его брата Константина, а Мстислава Храброго.
И их сестру  Добронегу (Марию).

Раз в летописях все эти персонажи фигурируют под своими русскими именами, можно сделать вывод, что такие понятные и звучные  имена и им самим, и всем окружающим нравились куда больше.
А поскольку княжеские имена часто повторяются (с множеством тёзок, иногда полных), историки до сих пор спорят, кто есть кто и кто кому дядя, кто внучатый племянник и по какой линии.
Такое уж путаное было время.

И бледной тенью прошли рядом с этими вечными воителями женщины.

О женщинах вообще известно мало – только то, что вышли они за кого-то замуж, а потом умерли.
Они раньше, чем мужчины, стали упоминаться лишь под крестильными именами.
Домашние их русские имена растаяли во мгле времён.

Потому подлинных русских женских имён, которые остались от старины и реально сочинены нашими предками, а не стилизаторами XIX века, так мало.
В отличие от мужских – Владимиров, Всеволодов и всевозможных -славов.

Три чисто русских женских имени пришли парадоксальным образом из Византии.
Церковь по неизвестным причинам перевела с греческого на русский язык имена девочек-мучениц, дочек влкм. Софии. Вообще-то звали их Пистис, Элпис и Агапэ, но для нас они до сих пор  Вера, Надежда и Любовь.
Мама София – Мудрость – так и осталась гречанкой.
Сейчас её имя в РФ бьёт все рекорды популярности.

Ещё два общеизвестных русских имени – Людмила и Светлана – связаны с именем поэта-романтика В. Жуковского.
Он сочинил популярнейшие баллады про героинь, которых звали именно так.

Хотя два эти имени совсем разные – одно в самом деле выдуманное, второе настоящее древнее.

Выдумана Светлана.
Причём вовсе не Жуковским.
Романс «Светлана и Мстислав» сочинил ещё в 1802 году А.Х Остенек, родом остзейский немец, блистательный филолог и славист. Он даже свою фамилию перевёл на русский язык и известен как Востоков.

Так что Светлану изобрёл человек со вкусом и тонким пониманием русского слова.
И получилось удачно.

Вообще-то славянские древности вошли в моду ещё в конце XVIII века.
Стало принято давать дамам - как в стародавние времена - в дополнение к крестильным домашние  имена в славянском и несколько сентиментальном вкусе.
Так, Гаврила Державин первую свою жену, Екатерину, прозвал Пленирой, а вторую, Дарью – Миленой.
Милены, кажется, теперь снова появились?

Что до Людмилы, воспетой Жуковским и громко прославленной Пушкиным, то это имя не литературное, а подлинное и очень древнее.
Только не русское, а чешское.
Так звали святую покровительницу Чехии, православную великомученицу и мудрую княгиню (жила в 860 – 921 г.г. -  видите, какая древность!)

В Чехии тогда тоже процветали пышные, со значением местные славянские имена.
Отца Людмилы звали Славибор (то есть славный борец), мужа Борживой (борец-воин), а сыновей Спытигнев (пылкий и гневный) и Вратислав (вернувший славу).

Но постепенно и повсюду церковные имена стали привычны, официально самодеятельность родителей не приветствовалась.

Конечно, домашние, понятные вторые имена - сродни прозвищам то милым, то похожим на дразнилки – бытовали долго.
Но вот в документы они попадали всё реже. И забывались постепенно.

Особенно женские.

Летописцы ими не интересовались, о женщинах вообще писали мало.
И юридически у женщин было не так много прав, потому не так часто они фигурируют в завещаниях и расписках.

Исследователь русских имён М.Н Тупиков, собравший практически все личные имена из сохранившихся источников, наскрёб лишь несколько нехристианских русских имён реально существовавших в XVI –XVII в. женщин.

И обнаружил, что довольно распространённым именем среди простолюдинок была Гостена (гостеприимная; так поименована некая холопка в 1506 году и несколько других особ подобного состояния).

Другую холопку, девку князя Глинского, в 1527 году записали как Досаду.
То ли родители так прозвали крикливую малышку, то ли баре ею были недовольны.
Первое более вероятно.
Из суеверного страха - чтобы  младенец не заболел и не умер - ему придумывали всякие противные имена  вроде Некрас, Невзор, Нелад, Нелеп (некрасивый), Хворощ (больной), Злоба и пр.
Это имена-обереги, чтобы нечистая сила к якобы малопривлекательному ребёнку внимания не проявляла.

Однако с детства такие имена приклеивались к человеку и часто оставались с ним навсегда. От них происходят соответствующие фамилии.
Вот реально жила в 1600 году даже не холопка, а помещица с некрасивым именем Сухана (сухая, тощая). Было и мужское имя-оберег Сухан. Отсюда фамилия Суханов.

Попадались и милые имена.
Жену Никиты Васильевича  Болотникова звали Ждана (1590).
Некая новгородская холопка именовалась Русава (1603).

Иногда в документы вписывали и крестильное, и нецерковное имя.
Так получалось имя двойное, прямо на европейский лад:
Лукерья Фёдоровна Несмеяна Погребинская (1690). Несмеяна не сказочное, а полне реальное имя!
Анна Дмитриевна Славна Ховрина (XVI в.).
Именно в таком порядке записывали: крестильное имя – отчество – нехристианское имя - фамилия.

В XVI - XVII веках невероятной популярностью пользовалось некрестильное (второе) имя для девочек Смирена.
Оно выражало желание родителей видеть своё дитя спокойным и послушным.

Женское имя Смирена было парным к мужскому Смирной.
Тоже крайне распространённое неофициальное имя.
И сыновьям желали быть исключительно смирными!

В результате такой моды произошла от имени Смирной фамилия Смирнов.
И теперь она самая распространённая в России!

Глава вторая (она же последняя) английского романа возникла у меня чисто по техническим причинам.

Но так, возможно, и лучше.
Потому что персонажи романа из благоуханной тиши поместий перемещаются в более людные места.
Не изменяя своей тяге к воде и разнообразным плавсредствам.

Джеймс Тиссо в Лондоне - на суше и на море.

Вот весёлая прогулка экзотически разряженного вояки вдоль по матушке по Темзе - меж двух огней:




Другое трио движется по той же реке.
В дождь, но уже на катере.
Пусть под зонтиками, пусть в крайне неудобных позах - но британцам к таким условиям не привыкать:



Чем ближе к портам и морю, тем суда комфортнее – не то, что утлые лодочки.

Пароходы и яхты!
Что может быть приятнее морской прогулки и познавательнее морского путешествия.

Встречи и расставания на дощатых причалах – чистая романтика.
Дочь капитана тревожно всматривается в  горизонт.
Кого-то ждёт и волнуется.
И кто-то в кого-то влюблён:




А здесь целая толпа машет платочками вслед уходящему в дальнее плавание пароходу.
На сердце печаль, небо мрачно, из труб валит чёрный дым:



На самих пароходах куда веселее.
Здесь свои сюжеты – роман во время морского путешествия вещь просто обязательная.

Вот нарядные дамы карабкаются по мосткам на палубу с помощью бравого капитана:




На палубе молодой помощник капитана пытается разговорить прелестную, но печальную леди.
Капитан же вполуха слушает словоохотливого старого джентльмена ("Дизраэли голова, палец ему в рот я бы не положил"):




А здесь уже у обоих – и у капитана, и у помощника – завязалось по роману.
Вот молодцы, не зевают:




Снова трио!
Юный моряк среди расфранчённых красавиц, у которых под тонкой тканью платьев пикантно просвечивает нижнее бельё:




На пароходе могли устроить и самый настоящий бал.
Как здесь, в честь неведомого мне праздника:



Внизу тут танцуют, а над верхней палубой, развешаны флаги разных стран.
В том числе и российский - жёлтый с двуглавым орлом.
Таким он был до 1883 года, пока Александр III не ввёл триколор. Жёлтое с чёрным слишком напоминало императору о ненавистных и неблагодарных немцах и австрийцах (у них было что-то похожее).
А вот белое, синее, красное - это цвета новых союзников. Французов и британцев.
Хотя чёрный орёл на золотом фоне и выглядел эффектнее невыразительного триколора.

На суше праздник продолжается, город расцвечен теми же флагами:




В поместье тоже не отстают.
Пытаются среди прочих и наш флаг водрузить; почему-то для этого используется труд красоток в шикарных нарядах.



Итак, мы снова на суше.
Но ведь британцы путешествуют не только на водах.

Вокзал и перрон, запруженный толпой – это в английских романах сплошь и рядом.
Дебаркадер столичного вокзала Виктория!
Вот как, оказывается, выглядел в старину багаж пассажиров.
И вереница исправно подъезжающих такси, то есть кэбов:




Лондонский кэб как он есть.
Довольно странное сооружение, но приватность пассажира соблюдена идеально:




Разумеется, куда удобнее ехать в комфортабельной карете:




Инвалидная коляска старинного образца.
Это ветеран войны (Крымской? Балаклава? "прямо в Долину Смерти шесть эскадронов пошли"?)
Со слугой и красавицей-дочкой:




Дочке можно заглянуть в модный магазин за покупками.
Там прелестные продавщицы в строгих платьях ждут покупательниц, которые не должны утомляться – для них приготовлены стулья.
Сидишь себе и перебираешь «ленты, кружево, ботинки, что угодно для души»:




Из особо меня позабавившего – вот этот шикарный цирк.
Перила ярусов обиты бархатом; в первых рядах исключительно джентльмены в цилиндрах, средний ярус пестрит дамскими нарядами, на верхах снова сплошь цилиндры:



А каковы мистеры Иксы на трапециях!
Не зря с таких молодцов рисовали супергероев для первых комиксов, так что до сих пор Бэтмен щеголяет в трико.

Вообще-то в английских романах редко бывает беспросветно печальный конец.
Но у Тиссо получилось именно так.
Его любимая, красавица ирландка Кетлин Ньютон (заметили, что все женщины Тиссо на одно лицо? это всё она), покончила с собой, не вынеся тягот болезни.
Чахотка.
Бич той эпохи.
Ей было всего 28.

Совершенно сломленный горем Тиссо покинул Англию и остаток жизни посвятил библейским сюжетам.
Больше никаких картин с красавицами.

Прощай навсегда, английский роман:



Оскар Уайлд находил эти картины вульгарными.

Но разве их героини и героини его комедий не одни и те же леди - прелестные, суетные и непостижимые?
Которые созданы для того, чтобы их любить, а не понимать?

И  разве великий эстет не стал - даже для себя самого - звездой эпохи вроде Тиссо:
" Реклама в "Атенеуме" превосходна. Так и чувствуешь себя чаем "Липтон".

Ух, сколько я их прочитала.
Не только классики (»это другое»).
Кучу детективов.
И детективчиков.
И шуточек Вудхауза. И готических приключений на ровном месте.

Идеальное чтение на ночь.
Так что всё это в сознании слилось в бесконечный поток идиллически-иронически-сумрачных картин канувшей в Лету империи, над которой никогда не заходит солнце - но саму её солнце озаряет не так уж часто.
Зато дождик моросит исправно.

В беллетристике викторианская Англия исчезала постепенно, но неохотно, оставляя неизбывные сожаления – как же всё-таки это было хорошо и мило.
Только вот дорого и старомодно.

Декорации ко всему этому идеальны у живописца Джеймса Тиссо, который вообще-то Жан-Жозеф.
Он француз из Нанта и ученик великого Энгра.
В Англию попал по воле судьбы, но встретил там свою любовь.
И начался его собственный английский роман.

Салонная живопись теперь почти реабилитирована, так что и Тиссо вполне в почёте.
Для меня его картины – именно локации для бесчисленных английских романов.
Тех, где наследуют поместья,  травят тётушек, носят твид, объявляют и разрывают помолвки, переодеваются к обеду и влюбляются в кузин.

Да, в первую очередь поместье!
Где и парк, и пруд, и непременная тётушка.
И чай под сенью дерев:



И снова чай. И снова чай.
Тиссо вечно писал эти чаепития, чем пользуются до сих пор торговцы чаем, помещая его идиллии на своих коробках и пакетах.

Вот парадное чаепитие в гостиной с выходом в летний сад (оранжереи процветали в викторианские времена – тут вон какие выросли роскошные пальмы и бананы; Первая мировая пресечёт эти излишества):



Чай просто в эркере усадебной комнаты:



Хотя именно пребывание на свежем воздухе - главная радость элегантной сельской жизни.
Ведь в комнатах можно и в городе посидеть.

Так что считалось,  что чай особенно приятно пить на траве (но не очень удобно, на мой вкус – какой-то даме обязательно приходится вставать раком, чтобы угостить других):



Вот ещё один пикник на траве с дамой на карачках:



Куда удобнее чай на террасе (графиня с изменившимся лицом бежит к пруду, а лакей с видом «меня здесь нет» собирает чашки).
Этот лакей - редчайший случай появления плебса в роскошной обстановке Тиссо: подобно своим героям, он не замечал лакеев, садовников, горничных и прочих слуг.
Весь комфорт вокруг прелестных дам возникал сам собой.
Потому что так положено и так было всегда:



Чем ещё можно заняться в поместье?
Спортом. Поиграть в крокет:



Посидеть на скамейке в парке (влажная и прохладная Англия богатых людей приучила на природе подстилать под себя тёплые шкуры и ковры):



Пофлиртовать ещё следует, естественно (флирт как раз английское слово!):



А главное, покататься на водах!

Своим свежим континентальным взглядом Тиссо не мог не уловить: на этом острове очень много воды.
Влажны и сочны травы, облачны небеса, полноводны реки, глубоки пруды.
Потому англичане обожают греблю и лодки.

И англичанки тоже.

Начинают грести прямо с детства:




Потом катаются в обществе влюблённых молодых людей:




А потом с солидным мужем, господином в рыжих бакенбардах:



Здесь у дамы настроение меланхолическое, под стать серенькому дню.
А мрачный, чисто английский дом на другом берегу явно полон тайн.
Дом, где разбиваются сердца.

Завязка есть.
Конец первой главы!